Это последнее интервью с президентом Государственного музея изобразительных искусств (ГМИИ) имени А. С. Пушкина, ветераном войны Ириной Антоновой готовилось к 75-летию Великой Победы, но публиковать его она внезапно сочла неуместным, нескромно говорить о себе, когда в стране такие проблемы, связанные с пандемией. О работе медсестрой в госпитале в годы войны, восстановлении ГМИИ, сокровищах Дрезденской галереи и выставке подарков Иосифу Сталину Антонова рассказала корреспонденту РИА Новости Анне Горбашовой. Публикуется с разрешения пресс-службы музея.
— Ирина Александровна, вы помните первый день войны?
— Я только окончила первый курс Института философии, литературы и истории (ИФЛИ), у нас, студентов, был такой душевный подъем у всех, мы сдали все экзамены, а на завтра узнаем, что началась война. Полгода примерно не работал наш вуз и университет, с которым его объединили. А потом, в январе, МГУ открылся, мы учились и одновременно работали, кто кем, я — в госпитале, предварительно я окончила короткие курсы медсестер. И всю войну я училась и работала в госпитале, даже в двух: сначала на Красной Пресне с весны 1942 года, потом на Бауманской.
— Страшно было совсем еще молодой девушке-искусствоведу ежедневно видеть страдания, боль и смерть?
— По-настоящему страшно не было. Когда уже прошло много лет, я подумала, как же было страшно, но в то время — нет. Мы занимались в холодных аудиториях, в валенках и пальто слушали лекции. Иногда преподаватели приглашали нас домой, там было немного теплее и веселей, педагоги угощали чаем.
В госпитале на Красной Пресне мы в основном работали по ночам, днем мы все-таки занимались. Я работала медсестрой на операциях. Привозили раненых — совсем еще мальчишек — летчиков, практически моих ровесников, которых в кратчайшие сроки обучили летать. Часто надо было оперировать если не в ночь, то рано утром. Это были очень напряженные месяцы работы. Я недавно была в этом госпитале, он располагался в школе на Красной Пресне, и сейчас там опять школа. Я приехала в эти стены. Вошла в аудитории, где были операционные, вспомнила… И это меня очень взволновало…
— В ГМИИ имени Пушкина вы пришли за месяц до Победы, сразу после института, сильно ли пострадал музей, каким он перед вами предстал?
— Музей был в сильной разрухе, очень пострадала кровля, у нас же три стеклянных покрытия на крыше, они все были разбиты. Скульптор Сергей Меркуров по каким-то своим связям нашел дефицитное стекло, и мелкими кусочками ему удалось как-то перекрыть крышу. Но все равно все везде протекало, все было чудовищно. Когда я стала директором в 1962 году, первой задачей было восстановление кровли. Все экспонаты в войну, кроме слепков, были эвакуированы в Новосибирск, они хранились в здании замечательного оперного театра и вернулись в музей в конце 1944-го — начале 1945 года.
— В 1945 году вы в составе советской группы должны были поехать в Германию для описи найденных нашими военными шедевров Дрезденской галереи, но командировка не состоялась, вы знаете, почему?
— Меня вызвал к себе зам по науке профессор Борис Робертович Виппер — очень глубокий, живой человек, чудный собеседник. С ним всегда было интересно. Он сказал, что меня включают в группу художников — несколько человек, до конца июня 1945 года я должна поехать в Германию разбираться, что осталось от коллекции Дрезденской галереи, которая была спрятана в хранилищах. Виппер мне сказал: «Вы поедете с людьми, которые понятия не имеют, что там». Я была в полном восторге, в необыкновенном состоянии духа, но через какое-то время он меня вызвал и сказал, что меня решили не посылать. Я, конечно, расстроилась очень…
— Но в ГМИИ вы принимали коллекцию Дрезденской галереи, которую в 1945-м привезли в СССР?
— Да, в конце июля в галерею стали приезжать машины, и все эти сокровища стояли перед музеем в автомобилях, мы, хранители, метались между ними, составляли списки работ. Примерно 760 работ только из Дрезденской галереи там было. Мы поначалу ничего не знали, приносили ящики в зал, мы открывали, а там «Сикстинская мадонна» Рафаэля — это такое было волнение… Через десять лет, в мае 1955 года, была открыта выставка из собрания Дрезденской галереи, в экспозицию которой вошли не только «Сикстинская мадонна», но и «Спящая Венера» Джорджоне, «Портрет мальчика» Пинтуриккио, «Девушка, читающая письмо» Яна Вермера Дельфтского, «Святая Инесса» Хусепе де Риберы…
Наши научные сотрудники и реставраторы восстанавливали пострадавшие от войны шедевры мировой живописи все эти годы. Все эти картины прошли через его руки, он многие спас, 30 процентов были в ужасном состоянии, немцы же их прятали в сырых хранилищах.
— Как вы отмечали День Победы в 1945 году и как планируете отметить в этом?
— В 1945-м мы в музее услышали, что закончилась война, нас было немного человек, все вышли на колоннаду. Потом мы все отправились в центр, первое, куда мы пошли, — к американскому посольству: они же были союзники и посольство располагалось недалеко от нас, там, где гостиница «Метрополь» сейчас. На балконе стояли американцы и махали нам руками, а мы — им. Потом мы пошли на Красную площадь, большая часть людей плакали, было много солдат, офицеров и просто москвичей, незнакомые люди бросались друг другу в объятия. Мы там покрутились и пошли к посольству Франции — тоже наши союзники, и так до позднего вечера мотались по Москве. Необыкновенный это день был.
Сейчас никого из моих сверстников — коллег из музея не осталось, это грустно, но мне очень много лет. Если вся эта ужасная история с карантином закончится, я буду, как всегда, в музее — отмечу День Победы с нашими сотрудниками.
